300-летие. Миф.
2003-06-12 19:37:00
Все попытки показать во всей полноте, непредвзятости, объективности, точности и прочих эпитетах правды то, что происходило в Петербурге в дни юбилея, оказались неудачными, как никогда до этого. Никто не подумал связать то, что президент поздравлял петербуржцев с юбилеем и называл их самыми интеллигентными и гордыми людьми как раз в тот день, когда жители загадили Дворцовую площадь и центр города. Никто не говорил и о другом скандале: самый запоминающийся и невиданный по размаху и красоте парад фонтанов и салют проходили в совершенно пустом центре города. Нестерпимо было видеть всю эту "красоту" по ТВ и знать, что без тебя на твоем ДР как-то спокойней.
Дело не в потемкинских деревнях и не в дикой, невиданной с Февральской революции разнузданности людей, а в том, что эти две вещи взаимосвязаны. Потемкинские деревни неизбежны, если относиться к городу, как к музею под открытым небом. Неизбежна и дикость, агрессивность народа, если он рылом не вышел, чтобы жить "во дворцах". Обмишурился не президент, а за державу, которая отдавала свое последнее для Питера, все же обидно.
В День города открыли вновь позолоченные парадные ворота Зимнего, и закрыли на ночь метро; открыли на всю ночь Эрмитаж, и развели мосты; раздавали на гала-концерте с чудовищным провинциальным шиком бесплатный кофе, и не поставили достаточно стульев для зрителей, многие из которых пришли с детьми; устроили ночной праздник, но не отсекли пьяных, как на стадионе; созывали людей по радио и ТВ и не позаботились о туалетах и даже о временных урнах.
Мои знакомые взяли у друзей ключи от квартиры в центре, чтобы провести ночь на набережной, другой пришел туда с женой, видел там много пар с детьми и говорил мне потом, что пьяных и отмороженных было не так уж и много. Сокуров, видя ночью из Эрмитажа, что творится на набережной, разделил очень резко тех, кто снаружи и внутри "Русского ковчега". Но по-скотски вели себя совсем обычные люди потому только, что с ними обошлись как со скотиной. Чтобы понять это достаточно вспомнить общежитие с одним туалетом на 100-200 человек, что в стране нашей не самая большая редкость. Такого потопа ни один ковчег не выдержит. Дополнит же этот чисто российский пейзаж парад 43 президентов из стран СНГ и Европы.
Я шутил до юбилея, что один европейский город на всю страну смогут обустроить, но мусор никогда не уберут. Однако такого, даже зная нашу российскую особенность, я не мог и представить. Это - новая питерская "ходынка" или "юбилейное хождение". Слава богу, без жертв. Но с какой непередаваемой гордостью сообщалось на следующий день, что к медикам обратились только 60 пьяных. А еще через несколько дней с неистребимой ни временами, ни режимами нашей петербургской хвастливостью докладывалось, что жена Ширака не нашла ни одного изъяна (Почему Ширака, не от того ли, что француженка?), а некоторые главы государств даже постесняются и приглашать к себе теперь Путина. Бабушка моя говорила: "Нассы в глаза - все божья роса". Вот уж не в бровь…
Неправда эта становится совершенно очевидной и бросается в глаза для тех, кто просто живет в этом городе, но она точно также всегда неизбежна для тех, кто пытается рассказать о нем. Две как бы "партии", - одна, старавшаяся не дать власти завраться, а другая, говорившая только о том, как много всего сделано, - даже представленные в лицах у Познера в программе "Времена" Невзоровым и Ястржембским, должны были броситься друг на друга по предложенному им ролевому раскладу и изглодать друг другу кости, но даже они поняли, что много спорить тут не о чем. Оба думали о городе, оба переживали за него, и оба ставили свои акценты. Невзоров рассказал, как приклеивали клеем "Момент" чугунные тумбы на Невском (и, естественно, сразу же победил), а Ястржембский доказывал, совершенно справедливо, что не все деньги ухнули на фасады. Спора так и не вышло. Никто не хотел портить праздник, но и правды сказано не было, потому что оба они были разделены, - и не только этими телевизионными ролями, - и оба недоговаривали ту часть, которую по "роли" этой должен был говорить другой.
Но даже и не в вымышленных этих ролях дело, не в ангажированности, политизированности, не в привычке ко лжи или в самой "честной правде", а в совершенно обычном для всех нас одностороннем или линейном, "не объемном" взгляде на вещи. Дело в том, что прячется за словом "мнение", составляющим этот линейный взгляд.
Я помню, как два года назад Ястржембский поразил весь Петербург предложением помыть окна. Сказано это было с вызывающей простотой "человека из аппарата", но дело не в форме, а в том, что взгляд его на Петербург был близок тогда к тому, что видели все обычные люди. Город был чудовищно грязен, беден, полуразрушен, и все это, конечно же, бросалось в глаза любому приезжему.
За два же года, став "оком государевым", он неизбежно сменил мнение, как изменил бы его любой из нас, переживая за столь огромное дело, и вместо прорех, как будто, стал видеть только блеск Петербурга и его праздничный наряд, негодовал уже на "компанию" в СМИ, на "партию", подхватившую московское словечко "ЗООЛЕТИЕ" и просто на все, что не укладывалось в общие планы, т.е. могло работать против него.
Мнение же Невзорова, стоявшего в стороне "от процесса", видимо, и не менялось в этот раз, но изменялось уже столько раз раньше, как и у всякого неглупого и эмоционального человека, что Ястржембский рядом с ним выглядел просто столпом веры.
Дело еще и в нашем "мнении" о людях, которых мы видим. Мы не встаем на их позицию, не пропускаем все через себя, а имеем свой готовый "взгляд" на них, тем более, когда речь идет о так засветившихся в своих ролях людях. Мы реагируем на то, что называем личностью, и не можем "вживаться в роль", рассуждать и анализировать, а мгновенно судим, говорим "да", "нет" или "не знаю", потому что нами тоже движет эта самая "личность". Получается довольно странно: мы не актеры в театре, которые вживаются в роль, но нами руководит нечто ролевое, условное, как на сцене.
Мы живем по частям, одни на работе, другие дома, третьи с друзьями, переходим от одной сцены к другой, по-разному реагируем на то, что видим, но при этом уверены в неизменности наших мнений и оценок, потому что нами руководит нечто вымышленное, малая часть нашего "я", которое мы считаем полным нашим содержанием.
Город мы воспринимаем также, как и личность, т.е. линейно, по частям, в зависимости от "роли", которую он "играет", и от того, как он уже засвечен в нашей памяти.
Лучше всего здесь подошло бы слово "рейтинг", потому что и наши представления о городах похожи на киноленту, смонтированную в нашей памяти. К Питеру это относится, пожалуй, больше, чем к другим городам, потому что многое в нем сделано как раз для того, чтобы производить впечатление, создавать "зримую ленту" Невского, набережных Невы и других мест. Виртуальный образ Петербурга-музея, кунсткамеры, столицы искусств, архитектурного чуда и т.д., заслоняет нам его реальную жизнь и содержание, оставляя пустую "каменную кожу" нашего времени.
Сделав несколько сотен телепрограмм, я много раз выбирал точку съемки, ставил задачу оператору, смотрел в видоискатель телекамеры, затем отснятый материал, и часто поражался тому, как отличается один и тот же план на исходной кассете и в монтаже. Даже без музыки, титров, спецэффектов и всего прочего, что называют информационным дизайном. Просто план с родным его звуком. Это происходило не только потому, что он был обрезан рамками кадра, и длительность его была меньше реальной, но, главное, из-за точки зрения. В ленте других планов он выглядел новей, лучше, исчезала его "грязь", неподготовленность и необдуманность, т.е. реальная жизнь. Монтаж создавал другое реальное время, и вымышленное время это и искажало действительность.
Ложь на телевидении также неизбежна, как и в жизни. Мы можем увидеть правду, но не можем сказать о ней. Мы можем только стремиться к ней, но чем точнее, однороднее наш "образный ряд", чем лучше он "смонтирован", тем дальше мы от действительности.
Невозможно было восстановить Петербург, потому что речь шла только об архитектурно-исторической реставрации отдельных зданий, которая, если и была сделана с размахом, то не самым лучшим образом. Единственный в Европе, да, пожалуй, второй в мире специалист в этой области, профессор Евгений Ионесян, восстанавливавший памятники древнерусской архитектуры и только мечтавший о восстановлении Летнего сада и Петропавловской крепости, оказался просто не у дел. Восстановление же "города-музея" привело только к приклеиванию тумб и иной показухе.
Невозможно сделать Петербург новым окном в Европу, как не хотелось бы президенту вспомнить Петра Великого, потому что это немыслимо без поворота всего правительства и парламента лицом к Европе, то есть без перенесения сюда столицы и уничтожения рабочих мест в Москве, а это не только бред, но в это никто и не верит ни на секунду.
Невозможно, наконец, говорить о петербуржцах, как об особенно интеллигентных и достойных людях, потому что они нисколько не лучше интеллигенции в других городах. Да и не из одной интеллигенции состоит этот город. Питерская интеллигенция такой же миф, как город-музей, и вера в него приводит только к неизбежному неуважению ко всем жителям города, не включенным в этот миф или в список VIP-гостей. Это то же самое, что верить в новые Дворянские собрания, в которых встречаются люди, похожие на переодетых алкоголиков.
Но точно также невозможно говорить, что 300-летие - показуха, пыль в глаза.
За эти не десять юбилейных дней, а за два последние года в Питере происходило непонятное пока общественное движение, обозначенное лишь прямолинейными, однозначными мнениями и оценками известных людей, верить которым полностью нельзя.
Движение это, позволившее некоторым людям приехать на заработки в город, изменившее внешний облик небольшого количества зданий, собравшее сумму денег, равную стоимости одной космической станции и также недоступную для жителей, нельзя назвать большим. Но как это часто бывает, это только малая, невидимая часть события, до конца нам не ясного.
За это время незаметно, изменялась жизнь в городе, причем, не уровень ее, не то, что измеряют доходами, а духовное ее содержание и поведение людей, будто-то бы только в эти праздничные дни, вернувшихся из небытия последних десяти лет. Изменился, также вроде бы вдруг, вид города, а точнее впечатление, то самое "мнение" о нем жителей и приезжих.
Миф о Петербурге, конечно же, существует и в реальной жизни, в архитектуре, повлиявшей на поэзию и даже развивавшейся по законам поэзии, существует и плеяда Петербурга, - это бесспорно. Но это история, которую нельзя смешивать с сегодняшней жизнью города, потому что так хочется и так красивее будет.
Как влияет эта история на жизнь людей? Так же, как и в Москве, в Берлине, Лондоне и Париже, Мадриде, Иерусалиме, - то есть никак. Миф не может быть целью жизни, он не ставит на людей печать. Но убери эту прошлую жизнь, сотри память о столицах мира, и тут же возникнут новые мифы и мировые центры, возникнет иная жизнь, в лицо которой мы вглядывались последние сто лет.
Да и о каком окне в Европу можно говорить, когда речь идет о стирании границ и смешении народов? Петербург молодой город, судьба его только представляется нам сложившейся. Останется ли он живой памятью, или его ждет совсем иная жизнь, скоро, наверное, ясно не будет, потому что жизнь его жителей не станет в ближайшее время лучше. Но миф Питера меркнет, несмотря на все немыслимые усилия, предпринятые недавно. И это жаль. Уходит целая эпоха.
Мне понравился Ширак, опоздавший на официальный завтрак с президентами, чтобы подольше остаться в Янтарной комнате. Он понимал, что не увидит ее больше. Наш человек.
